Я, честно говоря, совершенно не мистически настроенный человек, поэтому я сначала не придал никакого значения сну, которой приснился мне под утро 15 августа 1990 года. Проснулся я тогда около девяти часов и помнил его очень ясно. Происходило там следующее: звонок, я беру трубку. Голос Виктора:
- Привет!
- Привет, - говорю. - Ты откуда звонишь? Из Москвы или уже в Ленинград вернулся?
- Нет, я в Алма-Ате.
- Странно. А где в Алма-Ате?
- На киностудии Казахфильм .
- Что ты там делаешь?
- Собираюсь сниматься в кино.
- В каком?!
- Вот, тут есть какая-то картина. (Не помню, назвал он ее или нет.)
- Постой, постой, - говорю. - Мы же с тобой собирались делать фильм. Через месяц у нас должны начаться съемки. И потом ты ведь всегда наотрез отказывался от разных предложений и Казахфильма в том числе. В чем дело?
- Ты извини, я не могу сейчас говорить, меня торопят.
- Ну, хорошо. Какое у тебя сейчас расписание? Куда ты направляешься?
- Сейчас меня везут в такую-то гостиницу.
- Ладно. Я выйду на угол Джамбула и Фурманова, встречу тебя - хоть двумя словами перекинемся.
Я выхожу на улицу, жду его. Подъезжает машина. Виктор сидит сзади слева от водителя. Я подхожу к машине с его стороны, он открывает дверцу и до половины высовывается. У сидящих в машине какие-то темные лица, я не разобрал. А Цой мне очень печально говорит:
- Оказалось, что я подписал контракт и уже не могу отказаться. Я не хочу сниматься в этом фильме, но я вынужден. Ничего, мы скоро с тобой встретимся - после того, как я закончу с этой картиной.
- Ну, хорошо, - отвечаю. - Тогда я останавливаю наш фильм, буду пока прописывать сценарий.
И все. Его заторопили, дверца захлопнулась, и он уехал.
Я проснулся - ну, думаю, сон какой дурацкий? Я ведь прекрасно знал, как он готовился к нашей картине, ему очень понравился последний вариант сценария, который я сделал, он занимался, накачивался. И, конечно, я походил, попил чаю и забыл об этом сне.
А потом я узнал об аварии. Уже после того, как мы похоронили Виктора, я спросил Наташу Разлогову о том, как у него начался этот день. Она сказала, что Витя проснулся около пяти утра и поехал на рыбалку. Разница в четыре часа, то есть в Алма-Ате у меня было как раз около девяти. Проснулись мы практически одновременно. А через семь часов произошла эта беда.
Я не знаю, как можно прокомментировать этот сон. Но для меня теперь ясно, что это был за контракт. Иногда в голову приходят банальные мысли, что если б сразу все правильно понять, позвонить ему, может, что-то удалось бы изменить. Не знаю. Вот такое у нас вышло прощание с Виктором.
А к новому нашему фильму действительно все было готово, и пятнадцатого сентября мы должны были запуститься. Нашим первым желанием в этой картине было поглумиться над героическим жанром. То есть сделать фильм сверхгероическим. В основу была положена сюжетная канва Семи самураев Акиры Куросавы: бандиты притесняют бедных тружеников и они, собрав свои жалкие деньги, нанимают других бандитов, чтобы они их защитили. Конечно, на эту основу мы напридумывали много новых поворотов. Тут предполагалась такая двойная игра: безусловный героический образ и в то же время ироническое отношение к нему и режиссера, и актера. Но сама среда должна быть реально романтической, с действительными опасностями, приключениями и настоящими переживаниями. Мы ни в коем случае не хотели глумиться над самими чувствами и переживаниями людей, над такими понятиями как честь, дружба, любовь.
Вот это сочетание романтизма и иронии и привлекало меня всегда в Викторе, было самым ценным в его творчестве. Помню, в Нью-Йорке мы давали интервью для журнала Премьер , по-моему. Помимо всего прочего корреспондент спросил Цоя: А в чем - если одним словом - вы видите разницу между московским и ленинградским роком? Он сказал тогда, что ленинградский рок делают герои, а московский - шуты. Конечно, Цой никогда не был шутом. Но и чистым героем - тоже, хотя многие сейчас делают упор именно на это.
В Начальнике Камчатки Цой спел арию Мистера Икса. По-моему, Мистер Икс - это ключ к пониманию самого Виктора. Он тоже был героем, поставленным в такую ситуацию и такую среду, которые отнюдь не способствуют проявлению героизма. Это герой, вынужденный сокрушаться о своем уделе шута. В этом отношении Цой был уникален.
Я никогда не использовал в своих работах профессиональных актеров и не собираюсь этого делать. Меня отталкивает от них то, что самое важное в этой профессии - умение обманывать. Будь у актера ироническое амплуа или героическое, но когда ты знаешь, что по большому счету это искусство обманывать, ты уже не веришь ни в иронию, ни в боль. Потому что на самом деле ирония рождается только болью. А Виктор был очень чувствительный человек.
Меня потянуло к нему сразу, как только я услышал первые его песни. По-моему, это было весной восемьдесят третьего года. Мой приятель принес мне кассету с записью квартирного концерта, где выступали какие-то забавные ребята - Цой и Рыба. Она была ужасного качества, но во всем этом прозвучало что-то новое для меня. Там были рыбинские Звери , Пригородный блюз Майка в их исполнении, Грабитель холодильников . Песни очень заинтересовали меня, и я попросил приятеля разыскать какие-нибудь студийные их записи. А где-то полгода спустя я услышал 45 , потом - Начальника Камчатки . И я поразился тому, насколько эти песни перекликались с тем, над чем я работал.
В то время я писал книгу о Броде . Это центральная улица в Алма-Ате, где в начале шестидесятых стали собираться первые стиляги. Тогда она и стала Бродом . Я все это хорошо знаю потому, что таскался туда за старшим братом. Мурат старше меня на восемь лет, и я изо всех сип тянулся за ним. У него одним из первых появился магнитофон, записи, первые рок-н-роллы, и я все детство провел в окружении этих звуков. А в восемьдесят втором я начал собирать воспоминания брата и его друзей о том, что происходило на Броде лет двадцать назад. Это была замечательная эпоха, которая ушла безвозвратно. От нее веяло неизбывным романтизмом тех времен. Я собрал достаточно много материала, а в восемьдесят четвертом вдруг решил поступать во ВГИК. И уже во ВГИКе на основе этих записей стал делать сценарий. Поэтому когда я услышал 45 , я понял, что Цой - это тот человек, который мне нужен.
Потом началась ежедневная работа во ВГИКе. Первый год я безвылазно просидел в его стенах, делая бесчисленные спектакли, этюды, постановочки - просто набивая руку. Работал я с непрофессиональными актерами и кое-чего добился в этом направлении.
Осенью восемьдесят пятого года ко мне подошел Леша Михайлов с операторского факультета. Он сказал, что видел многие мои работы, они ему понравились, и предложил мне сделать с ним фильм о рок-н-ролле. У него была черно-белая пенка, камера - ему нужно было сделать курсовую работу. А мне, как второкурснику, еще не положено было снимать самому. Но идея была замечательная. Правда, Леша хотел использовать в фильме те архивные материалы, которые у него были - Вудсток, еще что-то. Я ему сказал, что мне сейчас интереснее советский рок. Я сам еще недавно не верил, что такое возможно, хотя когда-то тоже пытался играть и петь. Но у меня все это закончилось в середине семидесятых, а тут я вдруг услышал такую мощную рок-н-ролльную волну из Ленинграда. Я говорю ему: Давай поедем в Ленинград и сделаем полностью фильм о нашем роке - он того достоин . Леша согласился и мы поехали. Перед этим мы встретились с Кинчевым, все обговорили и заручились его участием.
В Ленинграде я первым делом встретился с Цоем - у метро Владимирская . Он приехал с Каспаряном. Пока мы шли пешочком в рок-клуб, я стал рассказывать о своем сценарии - Король Брода он тогда назывался - и тут же предложил Виктору исполнить главную роль в будущем фильме. Но затея эта была еще очень дальняя - неизвестно, когда тебе дадут большую постановку, а пока - вот пленка, вот оператор - давай снимем импровизированный фильм о рок-н-ролле, о себе. Виктор согласился сразу. Потом я поговорил еще с Майком и с Борисом Гребенщиковым.
Йя-хха! мы сняли весной восемьдесят шестого за две недели. Материала было очень много - на несколько часов. Мне очень хотелось сделать полнометражный фильм, да и материал так складывался. Но ВГИКовское начальство нам категорически отказало, потому что средства, которые опускались на курсовую работу Леши Михайлова, были на десятиминутный фильм. Он должен был представить этюдик на десять минут, не больше. Всеми правдами и неправдами мне удалось сделать сорок минут.
Можно представить, в каком бешеном темпе мы их озвучивали, монтировали, собирали - все на средства десятиминутной картины. Кое-как мы успели к сроку, но фильм так и остался незаконченным. Поэтому многие сюжетные линии и связки просто пропали, я оставлял только самые главные блоки, в которых есть впечатление от этой жизни, а не рассказывается конкретная история. Хотя история в основе лежала очень простая: день свадьбы, ребята тусуются, не знают, куда им податься, и уже к ночи забредают в кочегарку к Цою, который для них поет.
Все материалы Ия-хха! до сих пор хранятся у оператора. Я как-то подумывал вернуться к этому фильму - теперь, вроде, и средства есть, и все - но то время уже ушло. Да и не стоит, наверно, возвращаться к пройденным вещам.
А с Иглой вообще все было непредвиденно, и никто из нас даже предположить не мог, что мы настолько быстро получим полнометражную постановку. В августе восемьдесят седьмого я приехал на две-три недельки на каникулы в Алма-Ату. Я был уже на третьем курсе. И вдруг меня вызывают на студию Казахфильм . Я прихожу к руководителю объединения, и мне говорят, что у них в запуске фильм Игла , съемки должны начаться через месяц, но они уже дважды пролонгировали эту картину, и худсовет, наконец решил отстранить режиссера от съемок. Они предложили мне взять этот фильм, но я должен буду уложиться в оставшиеся сроки и оставшиеся деньги. Конечно, это был счастливый случай, несмотря на то, что не было никакой возможности нормально подготовиться посидеть над сценарием. Я тут же согласился, оговорив некоторые условия. Во-первых, я получил разрешение импровизировать, что-то менять в сценарии по ходу съемок, сохраняя сюжетную канву. Я вообще никогда не собирался делать фильм о наркомании. Во-вторых, я хотел пригласить в качестве главного оператора своего брата - тоже, студента третьего курса. И последним условием было то, что мне позволят пригласить непрофессиональных актеров, моих друзей. Руководство объединения согласилось, и я тут же позвонил Виктору. Вот, - говорю, - мы собирались еще годика через два начать что-то снимать, а тут такая возможность подвернулась . Он сразу согласился, даже не читая сценария.
Виктор тут же прилетел, и мы где-то через пару недель начали съемки. Так что все произошло очень быстро и неожиданно. Конечно, фильмом мы занимались день и ночь: днем снимали, а ночью придумывали, что будем снимать завтра. Вообще, работалось легко и вдохновенно. Цой жил у нас с братом, так что днем - на съемочной площадке, вечером - дома. Мы все обсуждали вместе, втроем.
Так получилось, что Пете Мамонову я предложил совместную работу еще за полгода до съемок Иглы . У меня был такой спектакль, сделанный по Достоевскому, - Кроткая . Анатолий Васильев - мой педагог по актерскому мастерству во ВГИКе, предложил мне повторить эту постановку в его театре - он как раз тогда получил помещение на улице Воровского. И я обратился к Пете, рассказал ему о своей затее и получил принципиальное согласие. А когда подвернулась Игла , я ему позвонил и сказал, что есть возможность сделать фильм, и он без колебаний согласился сыграть. Разумеется, сценарий Иглы был написан совсем не для Цоя и Пети Мамонова. Нам приходилось все спешным порядком перетряхивать и пересчитывать на них.
Песню Группа крови мы с самого начала решили использовать в этом фильме. Она была записана незадолго до съемок. У них была такая болваночка - песен пять, к которым впоследствии добавились другие и появился альбом Группа крови . А песню Звезда по имени Солнце Цой написал прямо во время съемок. Он написал еще и инструментальную музыку к Игле , которая там звучит за кадром. Когда Виктор первый раз смотрел готовую картину, он сказал: А где же моя музыка? Он даже решил, что я что-то выкинул, настолько там насыщенный звукоряд. Я ему поставил звуковую дорожку - вот, смотри, тут все есть.
Конечно, над музыкой к новому фильму мы собирались работать более плотно. И времени было бы больше, и сценарий был написан уже конкретно для Виктора и ребят из группы КИНО. Они все должны были участвовать в картине. А когда сценарий пишется для конкретных людей, все уже совсем по-другому выглядит.
Надо сказать, что в успех Иглы больше верил я, чем Виктор. Для него кинематограф был все-таки чужой сферой. Я, правда, тоже еще был новичком, но уже знал, что ничего страшного здесь нет, это не храм, это работа. И только когда мы завершили картину, он убедился, что ее будут смотреть люди. Хотя во время съемок мы вовсе не думали о каком-то зрителе, мы делали фильм для себя и поверяли его друг другом. Я вообще, честно говоря, не понимаю, когда некоторые говорят, что нужно делать фильм для зрителя. Это такое модернистское заблуждение. Абстрактного зрителя вычислить невозможно. Если ты вкладываешь в картину душу, то я думаю, что всегда найдется зритель, которому будет близко то, что ты делаешь.
Но такого огромного успеха - действительно, Игла вышла на второе место по прокату среди советских фильмов восемьдесят девятого года - даже я не ожидал. При этом ведь мы не сделали никаких уступок массовому вкусу: мы максимально убрали наркотическую тему, превратив ее только в повод, эротики у нас тоже нет.
Когда Цоя назвали лучшим актером года, он отнесся к этому с большим юмором. Мы с ним побывали на нескольких кинофестивалях и везде старались держаться сторонкой. Золотой Дюк был первым из них. Я узнал, что Игла приглашена на этот фестиваль из газеты Известия . И только потом мне позвонили из Госкино. Мы с Виктором минут двадцать по телефону обсуждали - ехать нам или нет. Под конец я сказал: Давай! Ведь никогда в жизни не были на кинофестивалях! Компания, вроде, ничего подбирается, фестиваль обещают веселый, да и город хороший . Мы поехали, но все равно держались несколько особнячком. Я по первому образованию - архитектор, и до сих пор себя чувствую не вполне своим в кинематографической среде. А Виктор - тем более. Мы относились ко всему происходящему там с достаточной степенью иронии. Цой даже мечтал, чтобы на этом Золотом Дюке Игле дали приз за самый худший фильм. Но - не получилось.
А последний кинофестиваль, на котором мы побывали вместе, был в Парк-сити. Это фестиваль американского независимого кино, который ежегодно устраивает институт под руководством Роберта Редфорда. Игла там была в качестве приглашенного фильма. Ее поставили в так называемый Special Event - Специальное событие . После фильма Виктор выступил на сцене вместе с Юрой Каспаряном в акустическом варианте. Публика их просто не отпускала, заставляла играть еще и еще, хотя слов никто в зале не понимал. Но, видимо, после Иглы они поняли главное - человека, его душу. Это был большой успех. Как ни странно, все билеты на Иглу были распроданы еще за неделю, хотя даже на известные американские картины билеты можно было купить.
После этого фестиваля мы немного потусовались в Лос-Анджелесе, а потом я уговорил Виктора заехать в Нью-Йорк. Я уже начал готовить новый проект - совместной с американцами постановки и даже заручился согласием Дэвида Бирна участвовать в этом фильме. Мне нужно было заехать еще в один город, и я предложил Цою поехать в Нью-Йорк одному и подождать меня там у моего хорошего приятеля. Он сначала долго не соглашался - он очень не любил оставаться один, но потом я его все-таки убедил. Я думаю, что Виктор об этом не пожалел. В Нью-Йорке мы встретились с Дэвидом Бирном, посидели с ним в ресторане, обсудили предстоящую картину. Она тоже должна была сниматься в Советском Союзе, но сценарий писали двое американских сценаристов. Один из них - Билл Гибсон - очень известный писатель, лауреат многих премий, так называемый отец кибер-панка . Он писал сценарий Цитадель смерти .
Я думаю, что не наличие в нас обоих восточной крови определяло наши отношения с Виктором. Для нас главными были человеческие отношения. Цой был чистой воды ленинградец. Хотя, конечно, есть такое понятие, как зов крови, и рано или поздно он дает о себе знать. В Алма-Ате к Виктору очень потянулись корейцы. Они полюбили его невероятно. Поначалу он относился к этому скептически. По паспорту он писался русским. А потом потихонечку стал себя чувствовать в их среде все более и более уютно. Каждый раз, прилетая в Алма-Ату, пропадал у них в корейском ресторанчике. Очень ему нравилась их кухня.
Потом он очень полюбил японцев. В Монреале я познакомился с представительницей японской компании 'Амьюз корпорейшн - она посмотрела Иглу и очень заинтересовалась. Видимо, она передала это своим боссам, и мы встретились с ними на фестивале в Парк-сити. Там у нас был трехэтажный дом, в котором мы все жили: Джоанна, Юрий Каспарян, Виктор, Наташа и я - и после показа Иглы мы устроили там грандиозную вечеринку, куда пригласили всех продюсеров, в том числе и этих японцев. Выяснилось, что это очень крупная компания, которая занимается шоу-бизнесом. Они и рок-музыкантов ведут, и фильмы снимают, и народной музыкой занимаются - в общем, у них обширная сфера культурной деятельности. И они пригласили нас в Японию. Я не смог туда поехать - был в Нью-Йорке, продолжал работу над советско-американским проектом. Виктор поехал вдвоем с Джоанной. Вернувшись из Японии, он был просто в восторге.
Я думаю, что ему в последнее время стала открываться новая сторона его натуры, его крови. Он принял и почувствовал восточную культуру. Хотя, разумеется, он и раньше очень много читал и любил японскую поэзию. Но одно дело - поэзия, а совсем другое - реальная жизнь. У нас никогда не было никаких разговоров о том, что нам нужен тот или иной образ жизни - западный или восточный. Но я чувствовал, как его притягивал Восток. Собственно, Америка его так и не очаровала. А Япония его влекла со страшной силой.
Первой акцией, задуманной в Японии, должен был стать совместный концерт. Компания Амьюз Корпорейшен затевала двадцатичетырехчасовую программу, которая в прямом эфире транслировалась бы на весь мир. Программа планировалась как концерты японских групп в различных частях света: некоторые группы выступают в Лондоне с какой-нибудь английской командой, другие в Ленинграде с группой КИНО, в Америке - еще с кем-то. Эта грандиозная затея должна была состояться осенью прошлого года.
А еще компания бралась устроить группе КИНО всемирное турне. Правда, вместе с японской группой SOUTHERN STARS ( Южные звезды ). Они хотели, чтобы Виктор с ними выступал.
В общем, планы были грандиозные. Компания давала нам крупные деньги на фильм. У меня до сих пор хранится очень забавный телекс, который они прислали нам, пока мы с Виктором были еще в Нью-Йорке: Виктор и Рашид! Мы готовы к сотрудничеству с вами, мы готовы вкладывать в вас деньги, как в самые яркие молодые таланты Советского Союза . Мы тогда очень смеялись.
Я что хочу сказать - от некоторых я слышу рассуждения, что Виктор уже исчерпал свой творческий запас. Это просто спекуляции. До этого еще очень далеко было. На самом деле он только начинал разворачиваться. Разумеется, даже то, что он сделал - огромно и это навсегда войдет в нашу историю. Но и впереди у него были не менее интересные вещи.
Еще я помню такой момент. Однажды, еще в восемьдесят шестом, мы сидели всю ночь напролет у Марианны дома на проспекте Ветеранов и болтали. Марианна зажгла свечи и мы беседовали о том, о сем несколько часов подряд. Было уже около четырех часов ночи, как-то речь зашла о Гребенщикове, и Виктор сказал такую фразу: Вот если бы Борис сейчас умер, он стал бы легендой . Эту фразу можно понять по-всякому. Я посмотрел на Виктора - у него слезы были на глазах. Он произнес это очень прочувственно. То ли он что-то уже предчувствовал тогда? Не знаю. Опять же я не мистический человек. Но был в этом какой-то момент заклинания.
В устах Виктора эта фраза была абсолютно естественна, в этом не было никакой иронии. Просто он являлся олицетворением романтизма, он в нем жил, он был у него в крови.
В последние годы он очень замкнулся, ограничил круг друзей, практически все время проводил дома - в Москве он жил у Наташи. Иногда короткими вылазками выбирались в ресторан поужинать. А так концерты, дом. Вот и все. Виктор очень не любил ходить по улицам, собирать вокруг себя толпу зевак, чтоб на него показывали пальцами. Это не доставляло ему удовольствия. Ему нравилась популярность как доказательство того, что он чего-то стоит.
Вообще, в нем произошла интересная перемена. Я помню, еще в Ленинграде мы с ним целыми днями тусовались, он не приходил домой, мы ночевали в каких-то странных местах и у разных людей. А потом, после встречи с Наташей, он стал очень домашний, его круг общения ограничился считанными людьми. Конечно, каждому человеку хочется иметь свой угол. Они собирались с Наташей покупать квартиру. Тут все понятно - если лет в двадцать бездомность можно сносить еще относительно спокойно, то сейчас, ему было уже двадцать восемь и хотелось пожить более-менее по-человечески.
Часто о Викторе говорят - одиночка. Конечно, говорить можно по-всякому, но что касается конкретно Виктора, то он вообще не любил оставаться один. Не то, чтобы он чего-то боялся, просто не мог один и все. Кто-то все время должен быть рядом с ним. Я это не раз замечал. Цой очень не любил в гостиницах жить. Когда он приехал на съемки той же Иглы , я ему сказал: Вот твой гостиничный номер. Он все время будет за тобой. Пожалуйста, если тебе нужно будет уединиться, побыть одному... Цой ни разу им не воспользовался. Он все время жил у нас. И когда говорят о Викторе, что он человек необщительный или - грубый, отталкивает людей - это не так. Просто, особенно в последнее время, он общался с очень немногими, но с друзьями был замечательным, открытым человеком.
Мы могли говорить с ним о чем угодно - о кино, о музыке, о жизни вообще. Но, наверно, суть наших разговоров, как и любого дружеского общения, было выяснение нашей правоты: Ведь я прав, что... То есть мы подтверждали правоту наших взглядов на мир. Споров у нас не было. Конечно, у каждого есть индивидуальные взгляды на какие-то вещи, но мы находили всегда что-то общее и это доставляло нам удовольствие.
Я бы еще вот что хотел добавить. Его музыка - это не только Виктор Цой, это еще и группа КИНО. Виктор сам всегда это подчеркивал. Я глубоко убежден, что КИНО не имело бы такого своего лица, если бы не было Юры Каспаряна. Звучание его гитары для меня одно из самых любимых в советском роке. Мне кажется, что это был пример счастливейшего сотворчества. Когда я с ними познакомился, они вообще были как братишки - старший и младший. Виктор мне рассказывал, что когда он взял Каспаряна в группу, многие ему говорили: зачем ты его берешь, он ни во что не врубается! Юрик до этого тяжелый рок играл, по-моему. И все Цою говорили: у тебя же совсем другой стиль, ничего у тебя с ним не получится. А Виктор сразу в нем увидел своего человека. Это очень важно, когда люди, несмотря на всякие наговоры со стороны, видят суть и доказывают, что они правы. Я думаю, есть такие музыканты, для которых самое важное - он сам, а остальная группа может быть в любом составе. Для Виктора же группа была очень важным элементом творчества. Не мне судить, что происходило внутри, об этом вправе судить только они сами, но я считаю, что у КИНО был идеальный состав. Приходилось иногда слышать, что КИНО последних лет тяготело к поп-культуре. В том, что у Цоя появились миллионы поклонников, я не вижу никакой попсовости. Нормальный человек, чьи идеи трогают многих - какая же тут попсовость? Мне выпало счастье видеть, - как работает Виктор. Это чистый поэт. Настоящий художник работает, как рука пишет. Он не может холодно спроектировать и сделать вещь. Ведь как бывает в поэзии: пишешь строчку, а потом уже ее понимаешь. И говоришь: Ай да Пушкин! Ай да сукин сын! Виктор именно такого склада был. Например, были у нас разговоры что, мол, неплохо бы ему сделать один веселенький диск. И он соглашался: конечно, не мешало бы. Но не мог. Пел только то, что диктовала ему интуиция. Как говорят, Бог водил рукой. Что-то свыше в него входило, и он это делал. Здесь не может быть позы. А упреки происходят из нашей совковости, научившей нас ненавидеть тех, кто хорошо зарабатывает, получает то, что ему положено. Вечная зависть к людям, которые чуть-чуть выдвинулись вперед. А потом - заполненные миллионами людей лагеря только потому, что эти люди высовывались. Рассчитанная попсовость видна сразу, она слаба.
Я приведу поразительный факт. Я знаю уже несколько маленьких детей, которые буквально влюблены в Цоя. Им два, три, четыре годика. Самый яркий пример - моя внучатая племянница. Она просто говорит: Витя Цой - мой муж. Недавно я разговаривал с одной молодой женщиной, и она сказала, что ее дочь тоже считает Витю своим мужем. И еще множество примеров. Эти дети что-то в нем видят. Я ставлю ей пластинку, она говорит Это выключи, Витю давай! Хочу Витю . Она слушает все подряд и при этом с ним разговаривает. Сидит в комнате одна, слушает, подпевает, разговаривает, отвечает ему...
Я думаю, что настоящее, подлинное чувство магнетизирует. И даже тиражированное на пленке обладает способностью действовать. То же самое с кино. Я не знаю механизмов, но знаю, что душевная печаль запечатлевается навсегда.
На его выступлении в Москве, в Бригантине , вырубили электричество. Так люди стали ему подпевать, продолжили песню. Это была искренняя любовь, настоящее единение. Рок вообще, особенно в его ранние годы, был колоссальным прорывом к взаимопониманию людей. Оно и подняло рок на уровень прямого общения художника со слушателем. А искусство - это всегда общение. Ты имеешь возможность общаться с людьми посредством своих произведений. Так что в этом смысле Виктор жив, пусть даже рок-н-ролл и мертв...
